Разве можно нам, людям, стоящим на пороге ужасающей по бедственности и истребительности войны
внутренних революций, перед которой, как говорят приготовители ее, ужасы 93 года будут игрушкой, говорить об опасности, которая угрожает нам от дагомейцев, зулусов и т. п., которые живут за тридевять земель и не думают нападать на нас, и от тех нескольких тысяч одуренных нами же и развращенных мошенников, воров и убийц, число которых не уменьшается от всех наших судов, тюрем и казней.
А другой символический поэт, Андрей Белый, восклицает в одном стихотворении: «Рассейся в пространстве, рассейся Россия, Россия моя». Поэты того предреволюционного времени были мистиками, апокалиптиками, они верили в Софию, в новые откровения, но в Христа не верили. Души их были не бронированы, беззащитны, но, может быть, именно поэтому они были открыты к веяниям будущего, восприимчивы к
внутренней революции, которой другие не замечали.
Неточные совпадения
Революция, в его представлении, не должна была изменить основные формы жизни народа — в этом он не сходился с Новодворовым и последователем Новодворова Маркелом Кондратьевым, —
революция, по его мнению, не должна была ломать всего здания, а должна была только иначе распределить
внутренние помещения этого прекрасного, прочного, огромного, горячо-любимого им старого здания.
Если жизнь, созданная после социальной
революции, будет уродлива и будет находиться на очень низком уровне познания истины, то это будет показателем
внутренней порчи.
Между тем как я считаю главным вопросом вопрос об отношении к русскому народу, к советскому народу, к
революции как
внутреннему моменту в судьбе русского народа.
С него начинается глубокое раздвоение в русской жизни и русской истории,
внутренняя расколотость, которая будет продолжаться до русской
революции.
Это
внутренняя глубинная
революция, совершающаяся в экзистенциальном, а не историческом времени.
Я пережил также бурную
внутреннюю реакцию против второй большой русской
революции.
У меня была
внутренняя психическая и моральная реакция против первой маленькой
революции.
И вот для религиозной историософии, для историософии христианской раскрывается, что смысл
революции есть
внутренний апокалипсис истории.
Новая духовность понимает дух не как отрешенность и бегство из мира, покорно оставляющее мир таким, каков он есть, а как духовное завоевание мира, как реальное изменение его, не объективируя дух в мировой данности, а подчиняя мир
внутреннему существованию, всегда глубоко личному, разрушая призраки «общего», т. е. совершая персоналистическую
революцию.
Достоевский до глубины исследует путь, влекущий человека к
революции, вскрывает его роковую
внутреннюю диалектику.
Он из глубины духа, из
внутренних процессов постиг характер русской
революции, а не из внешних событий окружающей его эмпирической действительности.
Пример Франции, доведенной этим учением ее энциклопедистов до кровавой
революции, был грозным кошмаром и для русского общества, и хотя государь Александр Павлович, мягкий по натуре, не мог, конечно, продолжать
внутренней железной политики своего отца, но все-таки и в его царствовании были приняты некоторые меры, едва ли, впрочем, лично в нем нашедшие свою инициативу, для отвлечения молодых умов, по крайней мере, среди военных, от опасных учений и идей, названных даже великою Екатериной в конце ее царствования «энциклопедическою заразою».
В мире должна начаться великая реакция или
революция против господства внешней общественности и внешней политики во имя поворота к
внутренней духовной жизни, не только личной, но и сверхличной духовной жизни, во имя содержания и цели жизни.
Войны,
революции, внешние катастрофы только обнаруживали вовне
внутренний кризис культуры.
Все дореволюционное есть лишь
внутренняя составная часть самой
революции, самого революционного распада.
Революция совершилась не только вне меня и надо мной как факт, несоизмеримый с моим смыслом жизни, т. е. абсолютно бессмысленный, она совершилась также со мной как
внутреннее событие в моей жизни.